Андре Бьёрке - Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]
— Только послушайте, — провозгласила хозяйка, привычно направилась к пульту и нажала на нужные клавиши. Комната мгновенно заполнилась бешеным ритмом африканской мелодии и гортанными звуками мужского голоса. Маленькая дама с глазами убийцы взглянула на меня снизу вверх, выпятила губы вперед, подражая неграм, потрясла головой. — Бонго-бонго-бонго! Теперь вы понимаете, почему я отказала ему в квартире?
— Он… что…
— Черен как уголь, — ответила хозяйка и выключила музыку.
Стало тихо как в церкви.
Я продолжал разглядывать комнату. Единственный остававшийся свободным угол комнаты занимали телевизор с двадцативосьмидюймовым экраном и видеомагнитофон. Кроме этого, в комнате были еще пара стульев, софа и маленький столик. Кроме технического оснащения, в комнате не было ничего необыкновенного. Я быстро подсчитал в уме, что вся эта электроника стоит никак не меньше сорока — пятидесяти тысяч крон.
— Насколько я понимаю, вы сдаете квартиру вместе с мебелью?
Она уставилась на меня, прищурив один глаз.
— Уж не думаете ли вы, что все это мое? Это его, черт побери! Бедные студенты, ха! Сущие мелочи, можно подумать! Именно поэтому я и…
— Но он должен ведь вывезти все…
— Я позвонила в полицию. Они уже приезжали и все осмотрели.
— Но ваш жилец…
— Если он не объявится в ближайшем будущем, я все это продам.
Я подошел к телевизору. Единственной личной вещью в комнате была прислоненная к переносной антенне фотография.
Это был черно-белый снимок молодой белой женщины. На ее голове красовалась широкополая летняя шляпа, которую она придерживала рукой, чтобы не сдул ветер. Широкие поля скрывали волосы, но не могли скрыть улыбку и красивые зубы, за которыми угадывался острый кончик язычка.
Хозяйка, заметив, что я разглядываю фотографию, тут же ядовито прокомментировала:
— Можете себе такое представить… — И сжала губы.
Да, я мог себе такое представить. Я еще раз взглянул на фотографию, взял ее в руки и посмотрел на обратную сторону. Шариковой ручкой там была сделана надпись: «С приветом Алексу от Кари К.».
Я запомнил это.
— Ну — так что Вы решили? Всего две тысячи в месяц. Это не так уж и много в наше время… с мебелью… и в центре…
— Две тысячи? — переспросил я, стараясь построже смотреть на нее.
— Да. Это вполне реальная цена. Он платил мне без всяких возражений.
Я не ответил. Я думал о деньгах. У него их было достаточно, даже более чем.
— Ну так как?
Я покачал головой.
— Почему нет?
— Если бы вы увидели мой банковский счет…
— Тогда почему вы отнимаете у меня время?
Она возмущенно направилась к дверям, и я осторожно последовал за ней, все еще не уверенный, что не получу удара по голове.
16
Сандвикская больница совершенно изменилась с тех пор, когда называлась еще Неевенгорден. Мы с ужасом и почтением разглядывали во время редких прогулок через Мункеботн с безопасного расстояния ее высокую ограду и решетки на окнах верхних этажей. Сейчас ничего подобного не было и в помине. После реконструкции комплекс больничных зданий с большим парком вокруг, скамеечками, дорожками и клумбами больше напоминал дом отдыха для измученных душ. Больных можно было встретить в любое время, и когда они направлялись на послеобеденную прогулку по Горной дороге, и в Старом Бергене и по дороге в горы к Сандвиксбаттериет.
И тем не менее вы по-прежнему приближались к этому месту с подсознательным страхом и чувством беспокойства. Как бы вы не были нормальны, совершенно невозможно без трепета проходить мимо подобных больниц, где не берут анализов и не делают рентгеновских снимков желудка. Может быть, прежде чем вы успеете открыть рот, вас уже внесут в картотеку, вколют тут же успокоительное, пропишут курс таблеток, который вы никогда не сможете забыть, и оставят сидеть здесь на скамеечках в парке, где не останется ждать ничего другого, как следующего приема пищи.
Учитывая это, я проник в приемное отделение с крайней осторожностью. На цыпочках подошел к дежурной медсестре, похожей на переодетого сержанта инфантерии, или наоборот. У нее были челюсти, как у бронетранспортера, взгляд базуки, а волосы пламенели рыжим огнем.
— Кто вам нужен? — рявкнула она мне навстречу.
— Мне — э-э — нужен Ханс Хауген.
— В каком отделении он лежит?.
— Э-э… Мне сказали, что он — здесь работает. Санитаром.
— Почему же вы не сказали мне об этом сразу?
Я потерянно улыбнулся и сделал извиняющийся жест рукой.
Она ехидно ухмыльнулась.
— Нет причин расстраиваться. Вы ведь не были уверены. — Она повела пальцем вниз по отпечатанному на машинке листу с фамилиями. Наконец палец остановился, и она с неожиданной быстротой начала нажимать кнопки на селекторе внутренней связи. — Хауген сегодня работает?
Селектор проверещал что-то невразумительное.
— К нему пришли. Он может спуститься сейчас в приемный покой?
Маленькая пауза. Затем селектор заверещал по новой.
Дама посмотрела на меня.
— Он сейчас придет.
Я поблагодарил и с поклонами отошел от ее стола. К счастью, она не попросила меня ничего подписать. Если бы она все-таки сделала это, я бы особенно тщательно прочел все написанное в документе, особенно в конце, мелким шрифтом.
Я осмотрелся. Было совершенно очевидно, что реконструкция больницы многое изменила к лучшему. Например, эту ставшую светлой и просторной приемную. Вокруг сновали взад и вперед люди. Я не мог отличить пациентов от пришедших их навестить друзей и родственников, а медперсонал выделялся из толпы только своими белыми халатами.
Ханс Хауген, насвистывая и засунув руки в карманы брюк, спускался по главной лестнице. В его глазах горел огонек, который сразу бы мог сделать его героем в любом дамском романе в розовой обложке. Длинные волосы он стянул на затылке резинкой в хвост, кончик которого был засунут за воротник легкой белой рубашки. Щетину он сбрил, да и вообще сегодня производил более приятное во всех отношениях впечатление, чем в последнюю нашу встречу. Подойдя ко мне вплотную, он перестал свистеть, улыбнулся заимствованной у Джека Николсона улыбкой и спросил, не решил ли я лечь к ним в больницу.
— Нет. Я пришел посмотреть, как ты здесь устроился. Не забыл ли ты застегнуть на все пуговицы свою смирительную рубашку.
Он вновь улыбнулся.
— Мы уже давно не употребляем их. Только в редких случаях, когда приходят фараоны.
— Наверное, для арестантов?
— Нет, для фараонов.
